Опешивший и возмущенный, мог я в ту минуту подумать о многом, но помню одну мысль: «Всё, теперь он отрезанный ломоть».
Но я был готов этому помешать.
– У тебя две минуты, – сказал я, и Убийца медленно кивнул. Он ополз на стуле: ножки вдавились в пол. – Ну так шевелись. Две минуты это быстро, старик.
Старик?
Убийца за один вздох возмутился и смирился. Он и был старик, замшелое воспоминание, забытая мысль; и пусть он был, может, еще средних лет, для нас – почти уже мертвец.
Он положил ладони на стол.
И воскресил свой голос.
Голос ломался на куски. Убийца смущенно заговорил с комнатой:
– Мне нужен… или, вернее, я думал…
Разговор его был не тот, что прежде, спроси хоть кого из нас. Нам он помнился чуть левее или правее.
– Я пришел спросить…
Слава богу, есть Рори: поджаренным голосом, звучавшим абсолютно как всегда, он выдал твердый ответ на смущенное бормотание нашего отца:
– Ради бога, рожай скорей!
Мы замерли.
Все, на секунду.
Но тут вновь подала голос Рози, и вот я, с обычным «заткните-эту-чертову-собаку», а где-то посреди слова:
– Ладно, слушайте.
Убийца нашел просвет.
– Не буду отнимать у вас время, знаю, что не имею права, но я пришел, потому что теперь живу далеко отсюда, в деревне. Там много земли, и есть река, и я строю мост. Река разливается, я это прочувствовал на своей шкуре. И тогда может отрезать на одном берегу, а это…
Голос был – сплошная щепа, заборный столб в глотке.
– Мне нужен помощник в этом деле, и я хочу спросить, может, кто-то из вас…
– Нет.
Я был первым.
Убийца снова кивнул.
– А ты вообще краев не видишь, гляжу.
Рори, если вдруг вы не поняли.
– Генри?
Генри последовал моему примеру и в общем негодовании остался, как всегда, любезным:
– Нет, приятель, спасибо.
– Он тебе не приятель. Клэй?
Клэй помотал головой.
– Томми?
– Не.
Один из нас солгал.
Затем наступило оглушенное молчание.
Стол лежал пустыней между отцом и сыновьями. И чертова уйма крошек от тостов. В середине стола стояли разрозненные солонка и перечница, будто клоунский дуэт. Один кругленький. Один длинный.
Убийца кивнул и вышел.
А выходя, он вынул из кармана клочок бумаги и отдал компании крошек.
– Мой адрес. Если вдруг передумаете.
– Проваливай.
Я сложил руки на груди.
– И оставь сигареты.
Адрес разорвали тут же.
Я швырнул клочки в ящик возле холодильника, где у нас пустые бутылки и старые газеты.
Кто сидит, кто стоит, кто привалился к стене.
На кухне тишина.
Что тут скажешь?
Случался ли у нас в такие моменты содержательный разговор о том, чтобы сплотиться еще крепче?
Конечно, нет.
Мы обменялись несколькими фразами, и Рори, собиравшийся в паб, вышел первым. Вперед, в «Голые руки». Двигаясь к двери, он опустил мимоходом теплую влажную ладонь Клэю на макушку. В пабе он, наверное, сел там, где однажды сидели мы все вместе – включая даже Убийцу, – в тот вечер, которого никогда не забудем.
Следующим ушел Генри: наверное, разбирать старые книги и пластинки, которыми закупился на воскресной гаражной распродаже.
Вскоре за ним последовал Томми.
Мы с Клэем посидели минуту, затем он молча удалился в ванную. Принял душ, включил воду, еще постоял. Поддон был заляпан клочками волос и зубной пастой; шершавая поверхность их удерживала. Может этого-то ему и хватило, чтобы понять: великие сущности могут взяться откуда угодно.
Но Клэй по-прежнему старался не глядеть в зеркало.
Позже он отправился туда, где все началось.
Он накопил священные места.
Конечно, среди них был Бернборо-парк.
И матрас в Окружности.
И кладбище на холме.
Однако несколько лет назад это все не случайно началось вот тут.
Клэй забирается на крышу.
Он вышел на улицу, дошагал до дома миссис Чилман – изгородь, счетчик на стене, черепица. По привычке уселся на середине, чтобы остаться незаметным: с годами он все больше к этому стремился. Когда-то он забирался туда чаще всего днем, но теперь ему не хотелось торчать на виду у прохожих. Он садился на краю или на гребне, только если лез с кем-то.
Наискось через улицу он видит дом Кэри Новак. Номер 11.
Бурый кирпич. Желтые окна.
Он знает, что Кэри читает «Каменотеса».
Понаблюдав за движением силуэтов, он скоро перевел взгляд в другую сторону. Как бы он ни любил ловить хоть самый мимолетный образ Кэри, на крышу залезал не из-за нее. Он сиживал здесь задолго до того, как она вообще объявилась на Арчер-стрит.
Клэй передвинулся на десяток черепиц влево и увидел город во всю длину. Он выкарабкивался из своей прежней бездны, большой, пространный, залитый светом. Клэй не спеша вбирал это все в себя.
– Привет, город.
Иногда ему нравилось говорить с городом – чтобы почувствовать себя разом и менее, и более одиноким.
* * *
Примерно через полчаса ненадолго показалась Кэри. Положив руку на перила, она медленно вытянула вторую вверх.
Привет, Клэй.
Привет, Кэри.
И скрылась.
Завтрашний день, как и любой, начнется для нее безжалостно рано. Она покатит на велике через лужайку в без четверти четыре: на работу в конюшнях Макэндрю, что на Роял-Хеннесси.
Под конец объявился Генри, прямо из гаража, с пивом и пакетом орешков. Он уселся на краю, рядом с «Плейбоем» в водосточном желобе: увядшая и выцветающая «мисс Январь». Генри знаком подозвал Клэя, и когда тот перебрался к нему, предложил свои приношения: орешки и запотевшее пиво.
– Не хочу, спасибо.
– Он разговаривает!
Генри хлопнул Клэя по спине.
– Второй раз за три часа; ну, это впрямь историческое событие. Загляну-ка завтра в киоск да куплю лотерейку.
Клэй молча смотрел в сторону: темный компост из небоскребов и пригорода.
Затем поглядел на брата: основательность глотков из пивной банки. Тому нравилась мысль о лотерейном билете.
